вторник, 14 сентября 2010 г.
вторник, 18 мая 2010 г.
О Борисе Гребенщикове и бутылке сакэ
***
Ветеp любви пахнет, как гоpький миндаль.
У дpевних богов пpи взгляде на нас выстyпают слезы.
Я никак не поймy, как мне pазвязать твое кимоно - а жаль.
Вот самypай, а вот гейша. А вот их сегyн
Рyбит их на сотню частей.
Белый цвет Минамото и кpасный цвет Тайpа -
Hе больше чем кpаски для наших кистей.
Пока несyт сакэ,
Пока несyт сакэ,
Мы бyдем пить то, что есть -
Ползи, yлитка, по склонy Фyдзи
Ввеpх до самых высот -
А нам еще по семьсот,
И так, чтобы в каждой pyке -
Пока несyт сакэ.
Далее что-то в отстyпление... не подобpал...
Тpетьи сyтки игpает гагакy.
Мое напpавленье запpетно.
У нас есть тpава для кайсякy -
Мы yже победили (пpосто это еще не так заметно).
И можно жить с галлюциногенным кальмаpом.
Можно быть в особой связи с овцой -
Hо как только я засыпаю в восточных покоях,
Мне снится Басе с плакатом "Хочy быть, как Цой!"
***
© Борис Гребенщиков







Heishi sake mon
Конечно, такая нужная вещь, как бутылка сакэ, нашла отражение в японской геральдике. Мотив бытылки как элемент дизайна присутствует на многих семейных гербах монах. Бутылки сакэ часто были объектом даров богам, поэтому такой мон означал, что его владелец имеет благоприятную ауру.
Подарочный мон с мотивом бутылки сакэ
Брелок
воскресенье, 16 мая 2010 г.
Броневик

С подпалинами копоти и грязи,
За самой дальней рельсовой тропой,
Куда и сцепщик с фонарем не лазит, —
Ободранный и загнанный в тупик,
Ржавеет «Каппель», белый броневик.
Вдали перекликаются свистки
Локомотивов... Лязгают форкопы.
Кричат китайцы... И совсем близки
Веселой жизни путаные тропы;
Но жизнь невозвратимо далека
От пушек ржавого броневика.
Они глядят из узких амбразур
Железных башен — безнадежным взглядом,
По корпусу углярок, чуть внизу,
Сереет надпись: «Мы — до Петрограда!»
Но явственно стирает непогода
Надежды восемнадцатого года.
Тайфуны с Гоби шевелят пески,
О сталь щитов звенят, звенят песчинки...
И от бойниц протянуты мыски
Песка на опорожненные цинки:
Их исковеркал неудачный бой
С восставшими рабочими, с судьбой.
Последняя российская верста
Ушла на запад. Смотаны просторы.
Но в памяти легко перелистать
Весь длинный путь броневика, который,
Фиксируя атаки партизаньи,
Едва не докатился до Казани.
Врага нащупывая издалека,
По насыпи, на зареве пожарищ, —
Сползались тяжко два броневика,
И «Каппеля» обстреливал «Товарищ».
А по бокам, раскапывая степь,
Перебегала, кувыркаясь, цепь.
Гремит великолепная дуэль.
Так два богатыря перед войсками,
Сойдясь в единоборческий дуэт,
Решали спор, тянувшийся годами...
Кто Голиаф из них и кто Давид —
Об этом будущее прогремит.
Подтягиваясь на веревке верст,
Кряхтя, наматывая их на оси,
Полз серый «Каппель», неуклонно пер,
Стремясь Москву обстреливать под осень,
Но отступающим — не раз, не два —
Рвались мостов стальные кружева.
А по ночам, когда сибирский мрак
Садился пушкам на стальные дула, —
Кто сторожил и охранял бивак,
Уйдя за полевые караулы?
Перед глухой восставшею страной
Стоял и вслушивался, стальной...
Что слышал он, когда смотрел туда,
Где от костров едва алели вспышки,
И щелкнувшей ладонью — «на удар!» —
Гремел приказ из командирской вышки:
«Костры поразложили, дуй их в пим!
Пусть, язви их, не спят, коль мы не спим!»
У командира молодецкий вид.
Фуражка набок, расхлебаснут ворот.
Смекалист, бесшабашен, норовист —
Он чертом прет на обреченный город.
Любил когда-то Блока капитан,
А нынче верит в пушку и наган.
Из двадцати трех — отданы войне
Четыре громыхающие года...
В земле, в теплушке, в тифе и в огне
(Не мутит зной, так треплет непогода!),
Всегда готов убить и умереть,
Такому ли над Блоками корпеть!
Но бесшабашное «не повезло!»
Становится стремительным откатом,
Когда все лица перекосит злость
И губы изуродованы матом:
Лихие пушки, броневик, твои
Крепят ариергардные бои!
У отступающих неверен глаз,
У отступающих нетверды руки,
Ведь колет сердце ржавая игла
Ленивой безнадежности и скуки,
И слышен в четкой тукоте колес
Крик красных партизанов: «Под откос!»
Ты отползал, как разъяренный краб,
Ты пятился, подняв клешни орудий,
Но, жаждой мести сердце обокрав,
И ты рванулся к плачущей запруде
Людей бегущих. Мрачен и жесток,
Давя своих, ты вышел на восток...
Граничный столб. Китайский офицер
С раскосыми веселыми глазами,
С ленивою усмешкой на лице
Тебя встречал и пожимал плечами.
Твой командир — едва ль не генерал —
Ему почтительно откозырял.
И командиру вежливо: «Прошу!»
Его команде лающее: «Цубо!»
Надменный, как откормленный буржуй,
Харбин вас встретил холодно и грубо:
«Коль вы, шпана, не добыли Москвы,
На что же, голоштанные, мне вы?»
И чтоб его сильней не прогневить —
Еще вчера стремительный и зоркий,
Уполз покорно серый броневик
За станцию, на затхлые задворки.
И девять лет на рельсах тупика
Ржавеет рыжий труп броневика.
И рядом с ним — ирония судьбы,
Ее громокипящие законы —
Подняв молотосерпные гербы,
Встают на отдых красные вагоны...
Что может быть мучительней и горше
Для мертвых дней твоих, бесклювый коршун!
© Арсений Несмелов, 1928
среда, 12 мая 2010 г.
Великое искусство

Одного художника император попросил написать Гималаи на стенах его дворца. Художник был Мастером дзэн. Он сказал, что ему нужно для этого три года жить в Гималаях. Император спросил:
- Это займет у тебя три года?
Художник ответил:
- Я прошу минимум времени, потому что, пока я не стану частью Гималаев, я не смогу написать их. Мне нужно пойти туда и раствориться в них.
- Здесь я вижу тропинку, куда она ведет?
Художник ответил:
- Мы можем пойти посмотреть.

Евреи в Японии




Первая синагога Бет Израиль в Umegasaki в Японии
В Кобе евреи живут уже более 100 лет, они появились в 1890-х годах. На протяжении сотен лет Кобе был портовым городом, куда в поисках экономического процветания стекались люди со всего мира. Еврейская община в Кобе зародилась благодаря группе еврейских купцов сирийского и иракского происхождения, которые основали там сефардскую конгрегацию. До сего дня в синагоге в Кобе используются сефардские Свитки Торы.
Кобе, расположенный в префектуре Кансай, находится относительно близко к известным японским городам Осака и Киото. Во время Второй мировой войны сюда бежали почти 17 тысяч евреев, нашедших в Кобе временный приют. В 1940-х в городе было две синагоги, одна сефардская и одна ашкеназская. В то время была даже функционирующая ешива. Затем, когда Израиль получил независимость, большинство евреев уехали в Еврейское государство. Сегодна еврейское население насчитывает около 15 семей.


вторник, 11 мая 2010 г.
Памятник Братства


Вулкан Майон (Mayon Volcano) расположен на острове Лусон, в близости от города Легаспи, Филиппины. Майон – действующий вулкан, высотой 2462 метра. На этой горе и находится Памятник Братства.




Линейный корабль "Ямато"
В бой шло целое созвездие высших офицеров японского флота - 1 адмирал, 14 вице-адмиралов и 15 контр-адмиралов. Все высшие офицеры лично участвовали во множестве боев и операций. В ходе сражения адмиралы японского флота неоднократно рисковали жизнью, не только находясь под огнем противника, но и покидая свои поврежденные и тонущие корабли.
"Yamato" в битве в море Сибуян
22 октября японское соединение вышло в море и уже на следующий день было атаковано американскими подводными лодками, потопившими два тяжёлых крейсера. Утром 24 октября в море Сибуян начались массированные атаки американской палубной авиации на японские корабли. Основные удары американцев были нацелены на «Мусаси». После 16 часов атаки, получив 19 торпед и 17 авиабомб, линкор перевернулся и затонул. Погибло 1023 члена экипажа, включая его командира контр-адмирала Иногути, который предпочёл погибнуть вместе со своим кораблём. Потери американцев составили 18 самолётов из 259 участвовавших в атаках.
Несмотря на потерю «Мусаси», соединение Куриты оставалось вполне боеспособным, остальные линкоры не получили серьёзных повреждений. Японцы ночью беспрепятственно форсировало неохраняемый пролив Сан-Бернадино на большой скорости и вышло в залив Лейте. Утром японцы обнаружили американские корабли. Это была северная группа 7-го флота США, включавшая 6 эскортных авианосцев, 3 эсминца и 4 эскортных миноносца. Японцы вступили в бой. Линкор «Ямато» открыл огонь по авианосцу «Уайт Плэйнс». В дальнейшем бой свёлся к преследованию японцами противника, который отвечал атаками самолётов и эсминцев. В течении последующих трёх часов японские корабли обстреливали многочисленные цели. Стрельбу затрудняли периодические дождевые шквалы. Затем японцы вышли из боя и повернули на обратный курс. Потери американцев в сражении в заливе Лейте составили 1 эскортный авианосец, 2 эсминца и 1 эскортный миноносец.
понедельник, 10 мая 2010 г.
Знаешь, у меня была собака
***
Знаешь, у меня была собака.
Евой звали, делала «Зиг-Хайль» –
Лаяла и поднимала лапу.
До сих пор я слышу этот лай.
***
В небе звездочка как свастика распята.
Я тогда желанье загадал.
Ты мне улыбнулась виновато
И смутилась, чувствуя финал.
***
Был я молод, счастлив был когда-то.
Я любил, я верил в идеал.
Но однажды приключилась драка.
Негр героином торговал.
Прямо на глазах моей подруги.
А она торчала третий год.
Говорила типа: «Кали-Юги»,
Говорила: «Думаю, пройдет…»
Но не получилось у девчонки.
Я не бросил. Я ее любил.
Уже все ломки, ломки, ломки.
Денег нет. Я стал кидать водил.
Но едва хватало ей на дозу.
Снова ломки, снова денег нет.
Это тебе, мальчик, не Берроуз.
Это русский наш менталитет.
***
Ночь. Фонарь. Аптека. Все по Блоку.
Мы идем с подругой, девку рвет.
Я решил тогда: поверю в бога,
Если нам сегодня повезет.
Слышу голос прямо с небосвода:
«Пусть я мертв. Я был не так уж плох.
Я готов дать опиум народу.
Но где взять его?» – «Так ты на то и бог!»
– «Ладно, парень, сотворю вам чудо».
– «Сотвори». Сам думаю: вот так
Мы с тобою куколками-вуду
Были. Голос – это с неба знак.
В торжестве языческих хаосов,
В душном наслажденье колдовском
Нас придушат петельки вопросов
За грешок не думать ни о чем.
Ты колдуешь, ты играешь в куклы.
Ты иглу попутала с игрой.
Каждый раз, пережимая руку,
Ты в душе прощаешься со мной.
***
Все по Блоку. Ночь. Фонарь. Аптека.
Пацаны скупают терпинкод.
Черный бумер. Рядом черный негр
Героин кому-то продает.
В небе звездочка как свастика распята.
Я тогда желанье загадал.
Ты мне улыбнулась, мол, понятно.
И смутилась, чувствуя финал.
Снял я свастику. Как совесть, спрятал гордость.
Подошел к нему, мол, так и так…
Люди-братья, в общем, ай эм сори…
А в ответ услышал: «Мазе фак».
Я встаю, представь, друг, на колени,
Говорю: «Ну ты же человек!
Нужен герыч! Девочка болеет!»
«200 баксов», – отвернулся негр,
Усмехнулся: «Ладно, рашн бейби,
Мне твоя подружка подойдет».
«Ты не ох…ел ли, бог на небе?!»
Бог молчит. И негр молчит и ждет.
Снег идет. Москва покрыта снегом.
А в моих карманах пустота.
Я валяюсь на коленях перед негром,
А подружка говорит: «Пусть будет так.
Пусть отдамся я тебе за дозу.
Прямо на снегу готовы вы?
Девушки прекрасны на морозе».
Негры хороши, когда мертвы…
И сейчас же завязалась драка.
Я достал свой нож, и в первый раз
Убивал. И вдруг моя собака
Как безумная набросилась на нас,
Как прощаясь, в глаз меня лизнула,
А его, рыча, рвала, рвала, рвала.
Он направил пистолета дуло
На собаку. Ева умерла.
Перед смертью прокусила негру горло.
Голова катилась с горки вниз,
Превращаясь в снежный ком. И долго-долго,
Будто бы над пропастью завис,
Я смотрел на это превращенье,
Думал – расчлененный снеговик.
Бог сказал: «Прошу прощенья!
Все что мог… Я как-то не привык…»
Я стоял, как мумия заснежен.
Глупый месяц надо мною вис.
Больше я ни с кем не буду нежен…
Девочка сказала: «Торопись!»
Так бесчувственно и так бесчеловечно,
По инерции какой-то колдовской
Я ответил девочке: «Конечно»,
Но ответил девочке другой –
Той чужой, исколотой, безвольной,
Глупой сучке, продающей задарма
Наше счастье. Мне уже не больно.
Мне как тем, кто вдруг сошел с ума.
Я сверхчеловечески бесстрастен.
Я неизлечимое ничто.
Некто обезличенно прекрасный,
Увлеченный только пустотой.
Ты любовь убила так убого.
Ты любая из убогих баб.
Ты безгубо глубоко другого
Поцелуешь. Он смешен и слаб.
Ты голубоглазые обманы
Пронесешь на лучиках ресниц.
Тот другой любить тебя не станет.
И твой фаллос вечный – это шприц.
Сколько бирюзы голубоглазой
Стало голубикою гнилой.
Я предательств гнилостную сладость
Познавал, девчоночка, с тобой.
Губ опасных грубо очертанье.
Тонкий стан твой гибельно упруг.
Никакой не разгадал я тайны
В обруче из тонкокостных рук.
Никакой не выискал загадки
В белокурых локонах твоих.
И лобка пленительные прядки,
В общем, не пленительней других.
***
Я стоял, как мумия заснежен
Глупый месяц надо мною вис.
Никогда ни с кем не буду нежен!
Девочка сказала: «Торопись!»
Обыскал одежду и машину,
Деньги взял. И стер свои следы.
Килограмм, наверно, героина
Я отдал девчонке: «Уходи!»
***
Через год она меня забыла.
Через два – другому отдалась.
Каждый день кололась. И забила
На себя, на все. Она сдалась.
***
«Просто шлюха, просто наркоманка.
Ну обыкновенный передоз», –
Так мне объяснила санитарка.
Я кивнул. Понятно, не вопрос.
Хоронил ее один. Дешевый гробик.
Васильки. Ромашки. Васильки.
Положил ей свастику на лобик.
Бросил горсть земли. И ждал тоски.
Ждал тоски. Хотел, чтоб истощала.
Чтобы горе, высосав меня
До конца, убило. Но молчало
Все внутри. Сорокового дня
Я убил барыгу в Балашихе.
Тоже негр, тоже при деньгах.
Тоже с герычем. Так пусто и так тихо.
Так бывает, боженька, Аллах?..
Кто-нибудь на небе, под землею!..
Тишина, какая тишина!
Кажется, что где-то Ева воет,
И дрожит холодная луна.
***
Ночь. Фонарь. Аптека. Не по Блоку.
Ложка, шприц, да крепкий черный жгут.
Все дозволено. Теперь я верю в бога.
Боги есть. И эти боги лгут.
Я подсел за месяц или меньше.
Я не пал. Я просто стал другой.
Я простил ее, еще не женщину,
Просто девочку с исколотой рукой.
***
© Алина Витухновская
Японский Линдберг или маршрут Токио - Лондон


Чарльз Линдберг ездил в Германию в 1936 году, чтобы составить отчёт о состоянии немецкой военной промышленности. В Третьем рейхе пилот познакомился с министром авиации Германом Герингом. В Берлине Чарльз Линдберг присутствовал на открытии Олимпийских игр, стоя рядом с Адольфом Гитлером. Германия произвела на него сильное впечатление.






Камикадзе-го взлетел с аэродрома в Токио в 2:12:04 часов 6 апреля 1937 года. Самолет летел из Токио через Тайбэй в Ханой и Вьентьян во Французском Индокитае, затем через Калькутту и Карачи в Британской Индии, далее Басра и Багдад в Ираке, а затем Афины, Рим, Париж и Лондон. Самолет приземлился 9 апреля 1937 года в 15:30 в лондонском эропорту Кройдон (Croydon Airport), который в то время был главным аэропортом Лондона. Восторженная толпа зрителей встречала японский самолет.





