***
Знаешь, у меня была собака.
Евой звали, делала «Зиг-Хайль» –
Лаяла и поднимала лапу.
До сих пор я слышу этот лай.
***
В небе звездочка как свастика распята.
Я тогда желанье загадал.
Ты мне улыбнулась виновато
И смутилась, чувствуя финал.
***
Был я молод, счастлив был когда-то.
Я любил, я верил в идеал.
Но однажды приключилась драка.
Негр героином торговал.
Прямо на глазах моей подруги.
А она торчала третий год.
Говорила типа: «Кали-Юги»,
Говорила: «Думаю, пройдет…»
Но не получилось у девчонки.
Я не бросил. Я ее любил.
Уже все ломки, ломки, ломки.
Денег нет. Я стал кидать водил.
Но едва хватало ей на дозу.
Снова ломки, снова денег нет.
Это тебе, мальчик, не Берроуз.
Это русский наш менталитет.
***
Ночь. Фонарь. Аптека. Все по Блоку.
Мы идем с подругой, девку рвет.
Я решил тогда: поверю в бога,
Если нам сегодня повезет.
Слышу голос прямо с небосвода:
«Пусть я мертв. Я был не так уж плох.
Я готов дать опиум народу.
Но где взять его?» – «Так ты на то и бог!»
– «Ладно, парень, сотворю вам чудо».
– «Сотвори». Сам думаю: вот так
Мы с тобою куколками-вуду
Были. Голос – это с неба знак.
В торжестве языческих хаосов,
В душном наслажденье колдовском
Нас придушат петельки вопросов
За грешок не думать ни о чем.
Ты колдуешь, ты играешь в куклы.
Ты иглу попутала с игрой.
Каждый раз, пережимая руку,
Ты в душе прощаешься со мной.
***
Все по Блоку. Ночь. Фонарь. Аптека.
Пацаны скупают терпинкод.
Черный бумер. Рядом черный негр
Героин кому-то продает.
В небе звездочка как свастика распята.
Я тогда желанье загадал.
Ты мне улыбнулась, мол, понятно.
И смутилась, чувствуя финал.
Снял я свастику. Как совесть, спрятал гордость.
Подошел к нему, мол, так и так…
Люди-братья, в общем, ай эм сори…
А в ответ услышал: «Мазе фак».
Я встаю, представь, друг, на колени,
Говорю: «Ну ты же человек!
Нужен герыч! Девочка болеет!»
«200 баксов», – отвернулся негр,
Усмехнулся: «Ладно, рашн бейби,
Мне твоя подружка подойдет».
«Ты не ох…ел ли, бог на небе?!»
Бог молчит. И негр молчит и ждет.
Снег идет. Москва покрыта снегом.
А в моих карманах пустота.
Я валяюсь на коленях перед негром,
А подружка говорит: «Пусть будет так.
Пусть отдамся я тебе за дозу.
Прямо на снегу готовы вы?
Девушки прекрасны на морозе».
Негры хороши, когда мертвы…
И сейчас же завязалась драка.
Я достал свой нож, и в первый раз
Убивал. И вдруг моя собака
Как безумная набросилась на нас,
Как прощаясь, в глаз меня лизнула,
А его, рыча, рвала, рвала, рвала.
Он направил пистолета дуло
На собаку. Ева умерла.
Перед смертью прокусила негру горло.
Голова катилась с горки вниз,
Превращаясь в снежный ком. И долго-долго,
Будто бы над пропастью завис,
Я смотрел на это превращенье,
Думал – расчлененный снеговик.
Бог сказал: «Прошу прощенья!
Все что мог… Я как-то не привык…»
Я стоял, как мумия заснежен.
Глупый месяц надо мною вис.
Больше я ни с кем не буду нежен…
Девочка сказала: «Торопись!»
Так бесчувственно и так бесчеловечно,
По инерции какой-то колдовской
Я ответил девочке: «Конечно»,
Но ответил девочке другой –
Той чужой, исколотой, безвольной,
Глупой сучке, продающей задарма
Наше счастье. Мне уже не больно.
Мне как тем, кто вдруг сошел с ума.
Я сверхчеловечески бесстрастен.
Я неизлечимое ничто.
Некто обезличенно прекрасный,
Увлеченный только пустотой.
Ты любовь убила так убого.
Ты любая из убогих баб.
Ты безгубо глубоко другого
Поцелуешь. Он смешен и слаб.
Ты голубоглазые обманы
Пронесешь на лучиках ресниц.
Тот другой любить тебя не станет.
И твой фаллос вечный – это шприц.
Сколько бирюзы голубоглазой
Стало голубикою гнилой.
Я предательств гнилостную сладость
Познавал, девчоночка, с тобой.
Губ опасных грубо очертанье.
Тонкий стан твой гибельно упруг.
Никакой не разгадал я тайны
В обруче из тонкокостных рук.
Никакой не выискал загадки
В белокурых локонах твоих.
И лобка пленительные прядки,
В общем, не пленительней других.
***
Я стоял, как мумия заснежен
Глупый месяц надо мною вис.
Никогда ни с кем не буду нежен!
Девочка сказала: «Торопись!»
Обыскал одежду и машину,
Деньги взял. И стер свои следы.
Килограмм, наверно, героина
Я отдал девчонке: «Уходи!»
***
Через год она меня забыла.
Через два – другому отдалась.
Каждый день кололась. И забила
На себя, на все. Она сдалась.
***
«Просто шлюха, просто наркоманка.
Ну обыкновенный передоз», –
Так мне объяснила санитарка.
Я кивнул. Понятно, не вопрос.
Хоронил ее один. Дешевый гробик.
Васильки. Ромашки. Васильки.
Положил ей свастику на лобик.
Бросил горсть земли. И ждал тоски.
Ждал тоски. Хотел, чтоб истощала.
Чтобы горе, высосав меня
До конца, убило. Но молчало
Все внутри. Сорокового дня
Я убил барыгу в Балашихе.
Тоже негр, тоже при деньгах.
Тоже с герычем. Так пусто и так тихо.
Так бывает, боженька, Аллах?..
Кто-нибудь на небе, под землею!..
Тишина, какая тишина!
Кажется, что где-то Ева воет,
И дрожит холодная луна.
***
Ночь. Фонарь. Аптека. Не по Блоку.
Ложка, шприц, да крепкий черный жгут.
Все дозволено. Теперь я верю в бога.
Боги есть. И эти боги лгут.
Я подсел за месяц или меньше.
Я не пал. Я просто стал другой.
Я простил ее, еще не женщину,
Просто девочку с исколотой рукой.
***
© Алина Витухновская
Евой звали, делала «Зиг-Хайль» –
Лаяла и поднимала лапу.
До сих пор я слышу этот лай.
***
В небе звездочка как свастика распята.
Я тогда желанье загадал.
Ты мне улыбнулась виновато
И смутилась, чувствуя финал.
***
Был я молод, счастлив был когда-то.
Я любил, я верил в идеал.
Но однажды приключилась драка.
Негр героином торговал.
Прямо на глазах моей подруги.
А она торчала третий год.
Говорила типа: «Кали-Юги»,
Говорила: «Думаю, пройдет…»
Но не получилось у девчонки.
Я не бросил. Я ее любил.
Уже все ломки, ломки, ломки.
Денег нет. Я стал кидать водил.
Но едва хватало ей на дозу.
Снова ломки, снова денег нет.
Это тебе, мальчик, не Берроуз.
Это русский наш менталитет.
***
Ночь. Фонарь. Аптека. Все по Блоку.
Мы идем с подругой, девку рвет.
Я решил тогда: поверю в бога,
Если нам сегодня повезет.
Слышу голос прямо с небосвода:
«Пусть я мертв. Я был не так уж плох.
Я готов дать опиум народу.
Но где взять его?» – «Так ты на то и бог!»
– «Ладно, парень, сотворю вам чудо».
– «Сотвори». Сам думаю: вот так
Мы с тобою куколками-вуду
Были. Голос – это с неба знак.
В торжестве языческих хаосов,
В душном наслажденье колдовском
Нас придушат петельки вопросов
За грешок не думать ни о чем.
Ты колдуешь, ты играешь в куклы.
Ты иглу попутала с игрой.
Каждый раз, пережимая руку,
Ты в душе прощаешься со мной.
***
Все по Блоку. Ночь. Фонарь. Аптека.
Пацаны скупают терпинкод.
Черный бумер. Рядом черный негр
Героин кому-то продает.
В небе звездочка как свастика распята.
Я тогда желанье загадал.
Ты мне улыбнулась, мол, понятно.
И смутилась, чувствуя финал.
Снял я свастику. Как совесть, спрятал гордость.
Подошел к нему, мол, так и так…
Люди-братья, в общем, ай эм сори…
А в ответ услышал: «Мазе фак».
Я встаю, представь, друг, на колени,
Говорю: «Ну ты же человек!
Нужен герыч! Девочка болеет!»
«200 баксов», – отвернулся негр,
Усмехнулся: «Ладно, рашн бейби,
Мне твоя подружка подойдет».
«Ты не ох…ел ли, бог на небе?!»
Бог молчит. И негр молчит и ждет.
Снег идет. Москва покрыта снегом.
А в моих карманах пустота.
Я валяюсь на коленях перед негром,
А подружка говорит: «Пусть будет так.
Пусть отдамся я тебе за дозу.
Прямо на снегу готовы вы?
Девушки прекрасны на морозе».
Негры хороши, когда мертвы…
И сейчас же завязалась драка.
Я достал свой нож, и в первый раз
Убивал. И вдруг моя собака
Как безумная набросилась на нас,
Как прощаясь, в глаз меня лизнула,
А его, рыча, рвала, рвала, рвала.
Он направил пистолета дуло
На собаку. Ева умерла.
Перед смертью прокусила негру горло.
Голова катилась с горки вниз,
Превращаясь в снежный ком. И долго-долго,
Будто бы над пропастью завис,
Я смотрел на это превращенье,
Думал – расчлененный снеговик.
Бог сказал: «Прошу прощенья!
Все что мог… Я как-то не привык…»
Я стоял, как мумия заснежен.
Глупый месяц надо мною вис.
Больше я ни с кем не буду нежен…
Девочка сказала: «Торопись!»
Так бесчувственно и так бесчеловечно,
По инерции какой-то колдовской
Я ответил девочке: «Конечно»,
Но ответил девочке другой –
Той чужой, исколотой, безвольной,
Глупой сучке, продающей задарма
Наше счастье. Мне уже не больно.
Мне как тем, кто вдруг сошел с ума.
Я сверхчеловечески бесстрастен.
Я неизлечимое ничто.
Некто обезличенно прекрасный,
Увлеченный только пустотой.
Ты любовь убила так убого.
Ты любая из убогих баб.
Ты безгубо глубоко другого
Поцелуешь. Он смешен и слаб.
Ты голубоглазые обманы
Пронесешь на лучиках ресниц.
Тот другой любить тебя не станет.
И твой фаллос вечный – это шприц.
Сколько бирюзы голубоглазой
Стало голубикою гнилой.
Я предательств гнилостную сладость
Познавал, девчоночка, с тобой.
Губ опасных грубо очертанье.
Тонкий стан твой гибельно упруг.
Никакой не разгадал я тайны
В обруче из тонкокостных рук.
Никакой не выискал загадки
В белокурых локонах твоих.
И лобка пленительные прядки,
В общем, не пленительней других.
***
Я стоял, как мумия заснежен
Глупый месяц надо мною вис.
Никогда ни с кем не буду нежен!
Девочка сказала: «Торопись!»
Обыскал одежду и машину,
Деньги взял. И стер свои следы.
Килограмм, наверно, героина
Я отдал девчонке: «Уходи!»
***
Через год она меня забыла.
Через два – другому отдалась.
Каждый день кололась. И забила
На себя, на все. Она сдалась.
***
«Просто шлюха, просто наркоманка.
Ну обыкновенный передоз», –
Так мне объяснила санитарка.
Я кивнул. Понятно, не вопрос.
Хоронил ее один. Дешевый гробик.
Васильки. Ромашки. Васильки.
Положил ей свастику на лобик.
Бросил горсть земли. И ждал тоски.
Ждал тоски. Хотел, чтоб истощала.
Чтобы горе, высосав меня
До конца, убило. Но молчало
Все внутри. Сорокового дня
Я убил барыгу в Балашихе.
Тоже негр, тоже при деньгах.
Тоже с герычем. Так пусто и так тихо.
Так бывает, боженька, Аллах?..
Кто-нибудь на небе, под землею!..
Тишина, какая тишина!
Кажется, что где-то Ева воет,
И дрожит холодная луна.
***
Ночь. Фонарь. Аптека. Не по Блоку.
Ложка, шприц, да крепкий черный жгут.
Все дозволено. Теперь я верю в бога.
Боги есть. И эти боги лгут.
Я подсел за месяц или меньше.
Я не пал. Я просто стал другой.
Я простил ее, еще не женщину,
Просто девочку с исколотой рукой.
***
© Алина Витухновская
Комментариев нет:
Отправить комментарий