***
Я был знаком с берлинским палачом,
Владевшим топором и гильотиной. -
Он был высокий, добродушный, длинный,
Любил детей, но выглядел сычом.
Я знал врача, он был архиерей;
Я боксом занимался с езуитом.
Жил с моряком, не видевшим морей,
А с физиком едва не стал спиритом.
Была в меня когда-то влюблена
Красавица — лишь на обертке мыла
Живут такие девушки — она
Любовника в кровати задушила.
Но как-то в дни молчанья моего
Над озером угрюмым и скалистым
Я повстречал чекиста. Про него
Мне нечего сказать — он был чекистом.
***
1949 год
© Юрий Домбровский
Эти строки русского поэта Юрия Домбровского написаны в далеком 1949 году, но актуально звучат в наше время упущенных возможностей, в период правления безликости. Власть, возможно, единственная область человеческой деятельности, где посредственность может добиться успеха и отомстить миру. В пределе - уничтожить лучших и талантливейших. Посредственность и безликость - примета нашего времени. Тем более противно смотреть поход во власть не самых бездарных людей от нашей культуры, вначале Александр Розенбаум заседал в Госдуме от "Единой России" , теперь туда подался Николай Расторгуев, тоже от серой массы единороссов. Обмельчали мы что ли? Или очередь к кормушке с протянутой рукой? В прошлом году было столетие со дня рождения Юрия Домбровского (1909-1978). Этот цыган с польскими корнями прошел Колыму и Тайшет, проведя в советских концлагерях с небольшими перерывами с 1933 по 1955 годы. Его стихи у нас мало известны, при жизни почти не публиковались, хотя лучшие из них не уступают стихам Анны Ахматовой или Осипа Мандельштама.
***
Когда нам принесли бушлат,
И, оторвав на нем подкладку,
Мы отыскали в нем тетрадку,
Где были списки всех бригад,
Все происшествия в бараке, —
Все разговоры, споры, драки,
Всех тех, кого ты продал, гад!
Мы шесть билетиков загнули —
Был на седьмом поставлен крест.
Смерть протянула длинный перст
И ткнула в человечий улей...
Когда в бараке все заснули,
Мы встали, тапочки обули,
Нагнулись чуть не до земли
И в дальний угол поползли.
Душил "наседку" старый вор,
И у меня дыханье сперло,
Когда он, схваченный за горло,
Вдруг руки тонкие простер,
И быстро посмотрел в упор,
И выгнулся в предсмертной муке,
Но тут мне закричали: "Руки!"
И я увидел свой позор,
Свои трусливые колени
В постыдной дрожи преступленья.
Конец! Мы встали над кутком,
Я рот обтер ему платком,
Запачканным в кровавой пене,
Потом согнул ему колени,
Потом укутал с головой:
"Лежи спокойно. Бог с тобой!"
И вот из досок сделан гроб,
Не призма, а столярный ящик.
И два солдата проходящих
Глядят на твой спокойный лоб.
Лежи! Кирка долбит сугроб.
Лежи! Кто ищет, тот обрящет.
Как жаль мне, что не твой заказчик,
А ты, вмороженный в сугроб,
Пошел по правилу влюбленных
Смерть обнимать в одних кальсонах.
А впрочем: для чего наряд?
Изменник должен дохнуть голым.
Лети ж к созвездиям веселым
Сто миллиардов лет подряд!
А там земле надоедят
Ее великие моголы,
Ее решетки и престолы,
Их гнусный рай, их скучный ад.
Откроют фортку: выйдет чад,
И по земле — цветной и голой —
Пройдут иные новоселы,
Иные песни прозвучат,
Иные вспыхнут Зодиаки,
Но через миллиарды лет
Придет к изменнику скелет
И снова сдохнешь ты в бараке!
Путь ложных солнц – совсем не лёгкий путь!
А мне уже неделю не заснуть:
Заснёшь – и вновь по снегу зашагаешь,
Опять услышишь ветра сиплый вой,
И скрип сапог по снегу, рёв конвоя:
"Ложись!" – и над соседней головой
Взметнётся вдруг легчайшее, сквозное,
Мгновенное сиянье снеговое –
Неуловимо тонкий острый свет:
Шёл человек – и человека нет!
Убийце дарят белые часы
И отпуск… Целых две недели
Он человек! О нём забудут псы,
Таёжный сумрак, хриплые метели.
Лети к своей невесте, кавалер!
Дави фасон, выказывай породу!
Ты жил в тайге, ты спирт глушил без мер,
Служил Вождю и бил врагов народа.
Тебя целуют девки горячо,
Ты первый парень – что тебе ещё?
Так две недели протекли – и вот
Он шумно возвращается обратно.
Стреляет белок, служит, водку пьёт,
Ни с чем не спорит – всё ему понятно.
Но как-то утром, сонно, не спеша,
Не омрачась, не запирая двери,
Берёт он браунинг… И – милая душа,
Как ты сильна под рыжей шкурой зверя!
В ночной тайге кайлим мы мерзлоту,
И часовой растерянно и прямо
Глядит на неживую простоту,
На пустоту и холод этой ямы.
Ему умом ещё не всё объять,
Но смерть над ним крыло уже простёрла:
"Стреляй! Стреляй!"
В кого ж теперь стрелять?
"Из горла кровь!" Да чьё же это горло?
А что, когда положат на весы
Всех тех, кто не дожили, не допели,
В тайге ходили, чёрный камень ели
И с храпом задыхались, как часы?
А что, когда положат на весы
Орлиный взор, геройские усы
И звёзды на фельдмаршальской шинели?
Усы, усы, вы что-то проглядели,
Вы что-то недопоняли, усы!
И молча на меня глядит солдат,
Своей солдатской участи не рад.
И в яму он внимательно глядит,
Но яма ничего не говорит.
Она лишь усмехается и ждёт
Того, кто обязательно придёт.
1949
***
Комментариев нет:
Отправить комментарий